Диалоги со светом

Выставка Михаила Дьячкова, в чьих произведениях физика света и цвета становится непостижимой метафизикой. Художник признается, что в детстве он мог часами наблюдать за игрой света, теней и отражений. Когда мальчику было пять лет, родители, отметив хорошо развитое воображение сына, отвели его в художественную студию, и это событие определило его дальнейший жизненный путь. Произведения, которые Михаил создает сегодня, — это, по сути, живопись, но такая, где изображение появляется за счет наложения не красок, а световых лучей. Автор широко использует возможности оптики и прибегает к дихроичным фильтрам, которые отражают одну и пропускают другую часть спектра. Человеческий глаз воспринимает такой эффект как яркое многоцветие — но это результат кропотливой работы не только с оптическими фильтрами, но и с призмами, и с различными источниками света, в том числе специально разработанными для конкретного объекта. «Художник всегда что-то изобретает. Я принципиально не использую цифровую симуляцию оттенков — только оптические возможности преломления и отражения. Преломленный белый свет является источником самых чистых и невесомых красок», — объясняет Дьячков. Как известно, свет содержит в себе все цвета, при этом цвета как такового в природе не существует. Почему? Потому что свет — это та часть электромагнитной волны, которую воспринимает человеческий глаз, а цвет — это отраженный от поверхности свет. Поглощая или отражая световые волны разной длины, предметы обретают в наших глазах тот или иной оттенок. Цвет закатного неба, например, зависит от концентрации пыли в воздухе: фиолетовая и синяя части спектра на частицах пыли рассеиваются, а красная часть проходит их насквозь. Цвета же красок, которые используют живописцы, работающие в традиционных техниках, объясняются разной структурой кристаллической решетки пигмента. Физика света и цвета в художественной практике Дьячкова становится непостижимой метафизикой. «Я избегаю в своем творчестве иллюстративности. Меня интересуют скорее не события, а их причины, не история, а условия формирования явлений. Поэтому зачастую я называю свой труд невербальной философией», — отмечает автор.